10 октября в Хабаровске умер известный русский поэт, который множество лет был бессменным главой Хабаровской краевой писательской организации, уроженец поселка Бира Еврейской автономной области Михаил Асламов.
Ему так и не исполнилось 90 лет…
И это несправедливо. Менее года назад Михаил Феофанович ушёл от смерти. Полетел в Москву на Парад Победы, почувствовал себя плохо, остановился и… умер. Московские врачи – золотые руки, светлые головы – повернули вспять клиническую смерть, сделали коронарное шунтирование, и – не поверите! – через несколько дней этот удивительный пациент сказал: «Ну, кажется, мне пора домой». И полетел назад – на берега Амура.
Те дальневосточные писатели, кто регулярно общался с ним, подтверждают: всё это время Михаил Феофанович был полон сил и творческих планов. Таков был его характер, таково было его положение среди коллег.
В 2016 году отчётно-выборное собрание Хабаровского регионального отделения Союза писателей вновь избрало на последующие четыре года его своим главой – старейшего поэта Дальнего Востока и России. Более тридцати лет (с 1987 года) он занимал должность председателя правления регионального отделения Союза писателей России, в который входили и входят не только литераторы Хабаровского края, но и соседней Еврейской автономной области. Уникальный случай для периода, когда происходило повсеместное разделение творческих союзов сперва СССР, потом – «отпочкование» российских писательских организаций, каждая со своими претензиями на лидерство, с борьбой за количество членов и внимание властей… А для Михаила Феофановича все – и хабаровчане, и комсомольчане, и николаевцы, и «евреи» (литераторы Комсомольска-на-Амуре, Николаевска-на-Амуре и Еврейской автономии) – были своими: земляками, собратьями по перу. А он был для многих не только формальным главой творческой организации, а личным доброжелательным наставником, учителем, другом. А это – неотменимо, этого не переименуешь, не переподчинишь…
Москва – санаторий Переделкино
Не понимаю, почему в нашей стране так популярно выражение «незаменимых не бывает». Если попытаетесь так сказать о Михаиле Феофановиче Асламове, то так не выражайтесь. Он был незаменимым: по авторитету среди коллег, среди друзей и тех, кто другом не был, по авторитету у власти, которой авторитета истинного писателя и поэта никогда не достичь, ибо «Поэт в России больше, чем поэт» – он пророк, он голос эпохи, он тот, кто в силах выразить то, что нам – большинству – самим выразить не под силу.
Он не стеснялся говорить: «Всякая литература должна быть в оппозиции любой власти. Она должна идти с низов, от народа. А народ и власть всегда жили отдельно… А то все просим у государства, как донецкие ополченцы, гуманитарную помощь. Или с шапкой по кругу, несчастные патриоты…».
Он был человек независимый и творческий. В его жизненных максимах человек творческий должен был всегда сохранять внутреннюю автономию. Пусть это и нелегко, но это по-честному…
К своему 90-летию Михаил Феофанович с энтузиазмом готовил новую книгу стихов. Работа оборвалась всего через десять дней после 89-летия, которое он встретил с друзьями. Нелепая бытовая случайность, которой, кажется, так легко было избежать…
Нет для поэта ничего горше, чем не досказать, не успеть. Нет для памяти о человеке ничего горше, чем скорое забвение. Михаил Асламов был настоящим поэтом – человеком с талантом и нестыдной биографией. Потому к его творчеству вполне применимо такое определение: «Единственная нестареющая новость – это неизвестные тебе стихи». Положа руку на сердце, пожалуй, многие из любителей стихов не смогут утверждать, что «прочли всего Асламова». Прочтите! У вас ещё есть эта возможность.
А новая книжка… Я уверен – она выйдет и придёт к нам вместе с голосом Михаила Феофановича: «А где молодые и тоже веселые? Молодых маловато. Или у них другие утешки?»
Виктор АНТОНОВ,
от лица литераторов Еврейской автономной области
ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ
* * *
Глубокой ночью скован санаторий,
И сладко спят – аж слюнки по губе! –
Болезные различных категорий
И просто – духом павшие в борьбе.
Да, с духом проще, можно и собраться,
Пока не обозначены враги.
Вот с Богом бы чуть-чуть поторговаться
И выставить бы что-то на торги.
Судьбу? А что? Мы тоже не скупые.
На мелочовку можно и вино…
Гонцы от Бога – бабочки слепые
Колотятся уже в моё окно.
Июнь 2018.
Поэт
Отец мой тоже был поэтом.
Он, уговорам вопреки,
Уже больной, вставал с рассветом
И уходил слагать стихи.
Он затыкал топор за пояс, —
Его стихи не для пера, —
И разносился до околиц
Звенящий голос топора!
Он выбирал по стуку бревна,
Он в бревнах плотность уважал,
Потом ошкуривал любовно —
До смысла, значит, обнажал.
И подгонял одно к другому,
И ставил рамы со стеклом.
И становились бревна домом,
То бишь лирическим стихом….
О, как гремело в них веселье
И разгорался пир горой,
Когда с размахом новоселье
Справлял лирический герой!
Отца вином не обносили,
Он пил и медленно хмелел:
— Строитель я! В моей бы силе —
Я б землю всю в леса одел!
А есть ли что в огромном мире
Такой прекраснее мечты!…
Под жестяною пирамидой
Лежат поблекшие цветы…
Иду я будущим проспектом,
Брожу с рассвета дотемна,
Где в память плотников-поэтов
Возводят светлые дома,
И почему-то эти зданья
С лежанками для облаков
Мне кажутся переизданьем
Отцовских рубленых стихов.
Из первого сборника
Михаила Асламова
«Пусть настежь дверь», 1964 г.
* * *
— Ты мелко пашешь, —
Услыхал от друга,
А в голосе дышало торжество…
Но пусть, но пусть не тронет
Лемех плуга
Души моей живое естество.
Я сам её, пустырную, оплакал,
Скорбящую по свету до тоски.
И пусть на ней не уродятся злаки,
Но расцветут небесно васильки.
Усердствовать и не заметить даже,
Как до суглинка выпахал её…
Душа моя пусть верует во блажи,
Младенчески, в бессмертие своё.
* * *
Упаду на соцветия клевера,
Утону с головою в траве,
Чтобы ноги –
К прохладному северу,
И усталым лицом – к синеве.
Мне в ложбинке меж меридианов
Под покачивание земли
Чутко слушать,
Как в мареве пряном
Подозрительно кружат шмели;
И комарик незлобно проносится,
Нереален, как будто фантом,
Упираясь лучом в переносицу,
Кувыркается солнце винтом;
Муравей из ничейных владений
По щеке пробегает к виску.
И губами тянусь, как младенец,
К шляпке клевера, будто к соску…
Я один на земле этой грешной,
Боль её отдаётся в спине.
И один лишь кузнечик потешный
Несомненно сочувствует мне –
И пульсирует дробь многоточий,
Словно весть неизвестно кому…
Травка малая ухо щекочет,
Что-то тайное высказать хочет
По секрету, да я не пойму.
Я нездешний, трава. Я пришелец,
Я спустился сюда по лучу.
Мне б уснуть
Под беспамятный шелест.
Не мешайте. А то улечу…
Из книги
«На краю благодатного часа»,
Хабаровск, 2017
Источник: GazetaEAO.ru
Comments are disabled for this post